Щербатов Александр Александрович

«Князь А. А. Щербатов княжне С. С. Васильчиковой No 39.
31 марта 1904 г. Илька — Танхой. 9 час. по иркутскому времени.

...25-го утром около 1 часу дня я прибыл на Байкал. Тут немедленно подали мои вагоны на лёд, и началась разгрузка. Были уже готовы сотни возков. Я с моими матросами не ели, и не пили, и не сходили со льда, пока не разгрузили все 26 вагонов.
К 11 час. мне удалось выпроводить все до одного вагоны, причём при пироксилине шёл Машинюк и 2 казака. В 11 час. я выехал сам на тройке. Тут меня охватило такое чувство тоски, одиночества, что мне хотелось плакать, мне казалось, что нет ничего хорошего в жизни. Я был совершенно один с совершенно мне неизвестным ямщиком и ехал неизвестно куда и зачем. В конце концов, мне удалось заснуть, было тепло. В Танхой я приехал часа в 2 ночи. Прихожу на станцию, никто ничего не знает, насилу нашел комнату дежурного по станции, чтобы сложить вещи. Ищу коменданта — не могу найти, вагонов нет — все спят. Помещения также нет. Наконец, забрался в вагон помощника коменданта и слышу через дверь недовольный голос: «В чем дело, кто там?» Я говорю: «Офицер. Пришел эшелон морских грузов»; отворяю дверь и хочу войти, говорю: «Можно войти?» Ответ: «Нельзя» и затем тот же голос говорит: «Со мною моя жена». Я извиняюсь и весьма смущенный и разозлённый спрашиваю: «Что же мне делать с грузом?» Говорят: «Оставьте на льду»; насилу выпросил караул.

И вот с тех пор до 10 час. утра я гулял по льду, ожидая мой порох и собирая его вместе. Затем голодный, усталый отправляюсь на станцию и узнаю от Ковалевского, грузы которого кончали прибывать, и который уже получил вагоны, что надо брать вагоны силком, что помещения нет, что станция завалена грузами (до 900 вагонов), что комендант совершенно бесполезен и ничего не делает. Сам Ковалевский и один артиллерийский штабс-капитан жили с людьми в вагоне IV класса (штабс-капитан уже 10 дней). Все люди, Ковалевский и наш квартирмейстер Жуков, удивлялись нам, как мы так скоро перекинулись через Байкал, ибо они переправлялись почти по двое суток.

Это же я приписываю тому, что мы все сначала всё сгрузили и отправили, а потом сами уже отправились, и тому, что это всё делалось при мне, ибо с этими сухопутными идиотскими офицерами часто и морскому офицеру ничего не поделать (хотя мы и пользуемся особым почётом, нижнему же чину и подавно. К 12 часам мне удалось сгрузить вещи на настилки верстах в полутора от главной станции и около полуверсты от пристани Танхойской, где пристает ледокол, и где останавливаются пассажирские поезда. Только к 4 часам удалось мне выторговать вагон IV-го класса, и тоже холодный, где мы все четверо приютились, понятно, в пальто и не раздеваясь, но и то я проснулся через 11⁄2 часа от холода и пошел бродить и ругаться на станцию. Я до такой степени к тому времени устал, что артиллерийский капитан спросил, не болен ли я, и по этому по-воду даже сделал мне комплимент, сказав, что очевидно начальство имело основание доверить такое ответственное поручение именно мне. К этому времени я уже несколько раз телеграфировал Батюшкову (капитану II ранга, командированному на Байкал для отыскания и отправления грузов морского ведомства) о моем положении. И около этого же времени приехал инспектор Шуберский, только что выпущенный из [Института] Путей Сообщения, но уже помощник инспектора по передвижению войск (племянник Хилкова). Его приезд был вызван моими и Ковалевского настойчивыми требованиями. Благодаря его энергии и распорядительности дело пошло немного скорее, и он меня приютил у себя в вагоне, но я так устал, что не мог даже заснуть сразу.

Мои ребята провели ночь в IV кл. Вещей ни у кого из нас не было, ибо они лежали на пристани с грузами, <неразб.> на станции. Наступило 27, канун Пасхи. День прошел в торговле из-за вагонов. Нас очень любезно приняли помощник коменданта капитан Лукин с супругою. Насилу к вечеру удалось мне раздобыть приличный вагон IV класса для моих ребят. Вся беда происходила из-за того, что на Забайкальской ж.д. не хватает вагонов. Едва-едва хватает вагонов для отправки артиллерии, которой совершенно нечем кормиться в Танхое.

Я и ту ночь помещался, благодаря любезности Шуберского, в его служебном вагоне, хотя он и уехал. В 12 час. ночи в помещении Красного Креста была заутреня и обедница, а как раз перед этим уехал Ковалевский. Я разговлялся с Лукиным, а потом пошел к своим ребятам, где собрались все матросы эшелона Жукова и двух ревельских эшелонов, так как у меня был разговен. Я с ними посидел и пошел спать. На первый день снова вагонов не было, но пришел мой вагон <неразб.> III кл., в который мы и перебрались на постоянную квартиру. Наконец, на утро 29-го дали вагоны. Мы начали грузить, но за недостатком рабочих погрузили всего 4 вагона. Продолжали грузку 30-го и до вечера погрузили все мои вагоны и 9 жуковских, которые я брал с собою. Устал я за этот день страшно, ибо встал в 6 час. утра [и] до 3 час. <неразб.> все время был на ногах и бегал. Наконец в 3 часа ночи мы выехали — все перекрестились, вздохнули свободнее. Теперь уже мы недалеко, часах в 12 от Маньчжурии, завтра в 1 час дня должны быть там. Со мною теперь едут 6 человек, и 1 остался в Мысовой.

Если бы только знала, какие дела делаются на Танхое. В одну ночь зарезали 5 человек. Положим, это были ссыльные из поселенцев (т. е. наоборот), черкесы, но все-таки довольно неприятное происшествие. Вообще там народ аховый. Почти каждую ночь убийства. Я постоянно ходил из станции Танхой на пристань один по путям ночью — тут 11⁄2 версты. Причем офицеры тамошние считали это крайне опрометчивым (почти все ходили с провожатыми — солдатами). Мне же было как-то совестно брать с собою матроса, особенно благодаря моему офицерскому званию. Вообще к концу своего пребывания там флот вообще, я же в частности, сделались весьма популярными в Танхое. Ко мне прибегали рабочие, не говоря уже о наших матросах, просить моего ходатайства за посаженного в «холодную» товарища (к счастию, они меня не нашли, а то у меня было бы довольно щекотливое положение), все служащие здоровались со мною постоянно весьма приветливо и всегда особенно услужливо относились к моим просьбам. Был там артиллерийский чиновник сухопутного ведомства, ведущий 18 вагонов снарядов. Мы с ним разговорились в день моего отъезда, и он мне сказал, что на станции все удивляются моей простоте и общительности и говорят, что меня все полюбили. Ну, я это пропустил мимо ушей, но действительно все хорошо относились…»

Княжна С. С. Васильчикова — князю А. А. Щербатову
No 40. Петербург. 27 марта 1904 г.

«Мне всё приходится писать в Харбин, дорогой Олег, потому что я совершенно не знаю, куда тебе иначе адресовать — всё боюсь, что не дойдет. Сегодня я мельком слышала, как твой отец говорил, что пишет тебе на Байкал, а ты мне прислал депешу, чтобы телеграфировать немедленно в Танхой — не знаю что верно! Я так обрадовалась, когда прочла слово «Танхой», значит ты переправился, но какими судьбами, я не могу себе представить, ведь говорят, что переезда по рельсам нет, и ледокол ещё не ходит. А как ты иначе перевезешь весь свой груз, я никак не могу понять. …Мне так было грустно читать описание твоего кошмарного путешествия через Байкал и пребывания в Танхое — Слава Богу, что твое здоровье выдержало эту пытку. До свидания, дорогой. Так ужасно думать, что письма от меня до тебя доходят только через месяц. До свидания еще раз. Христос с тобой.

Твоя Соня.»